Олена Степова
22 ч. ·
Осень в зоне.
Я не умею рисовать. Очень хочу, но не умею. Мое мастерство владения кистью застыло на уровне «палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек», а так хочется, знаете ли, одеть беретик, взять в руки мольберт и идти по городу, вглядываясь в лица прохожих, скверы, дома, выбирая удачный миг или ракурс достойный стать картиной. Почему-то осень мне всегда представлялась именно такой: рыжеволосой девушкой, с мольбертом бредущей по городу.
Вот только город давно перестал меня манить. С некоторых пор он стал нервным и колючим, в нем больше нет ничего, чтобы звало или даже обязывало его посетить. Он все больше напоминает мне о безграничных возможностях человеческой глупости в стремлении самоуничтожения. С некоторых пор это мои Содом и Гоморра. Но и Лотовой женою, я себя не чувствую. Скорее всего, посторонним наблюдателем, сидящим на облаке и с состраданием, глядящим на несущихся в пропасть земляков. Я честно хотела их остановить. И, даже, раскинув руки, стала на краю, пытаясь образумить бегущую толпу, но мой инстинкт самосохранения оказался сильнее, их было больше, и они были безумны в агонии предвкушения исполнения своих абсурдных желаний, и я просто полетела дальше, жить.
Еду в город по причине необходимости. Так спокойнее. Возможно лично мне. На поселке сравнительная тишина. О войне и оккупации здесь напоминают лишь редкие взрывы на границе, на которые мы уже не реагируем и проезжающие мимо нас машины с выбитыми окнами и торчащими автоматами. Война давно приобрела другие черты. Она одела маску добропорядочной соседки, и, указав хозяевам на старый протертый диван в углу, хозяйствует на коммунальной кухне, распоряжаясь имуществом тех, кто пригласил ее погостить.
Возле рынка пробка. Удивляюсь, как много машин в городе. Значит, у людей есть деньги на бензин, поездки на рынок. Это хорошо. Город живет.
Причина пробки, пост «ГАИ ЛНР». Так написано на старых, серых изрядно поколоченных в боях или во времени «Жигулях». Возле нее 2 человека. На одном ярко-лимонный жилет «гаишника» в руках действительно гаишный жезл. На всех камуфляж, автоматы, черно-оранжевые ленты. Второй совсем юный «гаец», лет 17-ти, держит в руках обычную палку, обмотанную черно-оранжевой изолентой.
Внутренний художник тянется за мольбертом. Разум напоминает, что рисовать я не умею, да и вряд ли патруль захочет быть запечатленным на холсте вечности. Получивший пару воспитально-сохранительных уроков мозг теперь ежесекундно помнит о безопасности: видео-фото съемка блок-постов запрещена. Наблюдаю. Или наслаждаюсь?! С недавних пор я стала подозрительно странно относится к картинам войны, без эмоционально, как затвор фотоаппарата или как кисть, впечатывающая краски в холст. Я не могу быть человеком в условиях войны. У войны нет человечности.
Гайцы никого не трогают, а пробка из-за того, что люди просто боятся проезжать мимо. Медленно иду мимо медленно двигающихся машин. Серые напряженные лица. Люди пытаются предугадать действия стоящих на посту: «проверка документов», «отжим авто», «сбор помощи на нужды». Взмах палочкой и, кажется, даже машины вкапываются в асфальт, старясь быть незаметными. Я думаю страшно всем, и технике и людям, сидящим в ней.
Бледный водитель с вытянутым впереди себя паспортом подходит к посту. Как же хочется спросить «как вам, ну как в стране тотального беспредела, полицаизма, контроля, как же вам живется в разрушенном мире», но, знаю, что он, обычный шахтер, не ответит на эти вопросы. Может он и не строитель этого мира, а заложник, как и я.
Ему делают замечание за тонировку стекол, это запрещено. Просят открыть салон. Отводят в сторону, что-то пишут на листочке, отрывают часть написанного, он дает 100 грн. и идет к машине сжимая в руке рваное напоминание о встрече с властью.
К «гайцам» подходит третий участник, видно старший по званию, так как беспардонно, не боясь зрителей, отчитывает «сотрудников» за маленький заработок. Идут дети, люди, едут машины, а человек с автоматом наперевес, как представитель то ли Ада, то ли власти, а скорее их гротескное порождение, воспитывал неудачников, собравших малый калым.
Видимо нравоучения ему показались недостаточным способом воздействия для повышения денежного притока, и он решается дать мастер-класс.
Взмах палочкой. Но следующая жертва не спешит выходить из машины, а просто опускает окно и спрашивает:
-Командир, а в чем дело? Я что-то нарушил? Вообще остановка на пешеходном переходе запрещена, что ж ты меня тормозишь так, чтобы я нарушал.
-А ты мурый, да?!- отвечает «командир»,- ты мне законы читать будешь?
- Не, ну у тебя написано «ГАИ», я так понимаю на работе, так вы ж пацаны по-законам работайте, что ж вы с понятий начинаете,- парирует водитель,- мы ж новую, честную власть хотели.
-Слышь ты, мудила,-вежливо отвечает, видимо согласно установленной форме общения с водителями, представитель власти,- я законы 7 лет учил, там, где тебе не снилось, пока ты (я опущу художественный оборот речи). Ты, хотела, надо было не ….дрочить, а воевать идти. Мы что в окопах чалились,что бы ты, чмо, мне тут мозг парил. Выпиши ему штраф,-повернулся он к молодому.
-За что?-возмутился водитель,-я сейчас в комендатуру поеду, как ты с людьми разговариваешь. Тут тебе не зона. Я, пока ты законы учил, силикоз в шахте зарабатывал, понял? У тебя хоть трудовая есть, а? А у этого,-кивок в сторону молодого, - ты хоть школу закончил, гаец?
Законник с семилетним стажем, передернул затвор:
-А доедешь?!- с ухмылкой,- я-то точно знаю, что ты нацик.
Водитель сжал зубы. Скулы. Черные полные ненависти глаза, глядящие на автомат.
-Ну че? Будешь мурить дальше? Шахтер,-с усмешкой,- б…ь , хозяин жизни, да, -вожак начал смеяться, -чмошник ахметовский, да ты за колбасу пахал, а тут в быка решил поиграть,-плевок под ноги.
И вдруг молодой вступился:
-Так ведь он ничего не нарушил, как я ему штраф выпишу,-перепуганным голосом,- нам начальник сказал, чтобы вежливо, без скандалов и только за нарушения выписывать. Вот,-он протянул школьную тетрадку,- тут написали за что штрафовать и сколько.
-Ты че, дебил? Ты так бабки не заработаешь, какие нарушения, видишь нормальная машина, штрафуй, значит, бабки есть,- начал орать вожак,- ты ему, б…ь, еще права зачитай, а лучше вежливо между глаз всади.
-Но,- не сдавался молодой,- мы же, правда, типа власть, а старший сказал, только по-закону.
Эта ситуация злила вожака. Он направил автомат на молодого и перевел его на водителя:
-Ну смотри, власть, если тебе это быдло не жалко, -он смотрел на молодого бойца, скаля зубы.
-Не надо,-взмолился парень,- я выпишу штраф. И уже в водителю, с такой же мольбой, -пожалуйста, вот квитанция, с вас 100 грн.
-Двести бери, чтоб знал, сука, с кем спорить.
Водитель, молча, отдал деньги, и взял вырванный из школьной тетради листок-квитанцию, с рванными, как наши судьбы, краями.
-Их, тварей,- вожак махнул в сторону ряда машин,- на колени ставить надо, прессовать, чтобы, б….и знали, кто власть, чтобы суки землю жрали по твоему приказу, понял?! Эх, сопля зеленая, -уже поблажливо,- он ж только силу понимают. Мы с тобой люди, потому что смогли и выбились, они о нас ноги вытирали, судили нас, на работу не брали, мы для них третий сорт, типа были, а (показал знак рукой), х…й им, мы власть. Мы смогли! Ниче, браток, научишься, -сказал он молодому, забирая двухсотку.
Водители, отведя глаза, старались прошмыгнуть мимо, пока старший по званию воспитывал молодого бойца.
Ветер бросил мне под ноги скрученные, пожухлые тополиные листья. Не золотые, а светло-коричневые, почти серые. Это от жары. Когда жара и нет дождей, тополя опадают сухой листвой, не золотясь, не украшая город, а просто опадают устав жить.
Листья, как судьбы или судьбы, как листья, опадают под ноги новой элите в моем уставшем городе. Я не умею рисовать ни людей, ни деревья, ни разбитые судьбы, ни уставший город, ни войну, ни хозяев жизни. Я думаю, это и не нужно, всем уметь рисовать. Каждый из нас навсегда запомнит свою личную картину войны. Память, лучший художник или фотограф.
Но все равно, я поднимаю незримый мольберт, поправляю свой незримый берет. Осень! На моем холсте будет просто осень.
