и продолжение
Жемчуг, который я буду носить в первом акте, должен быть настоящим, — требует капризная молодая актриса. — Все будет настоящим, — успокаивает ее Раневская. — Все: и жемчуг в первом действии, и яд — в последнем.
Женщины, конечно, умнее. Вы когда-нибудь слышали о женщине, которая бы потеряла голову только от того, что у мужчины красивые ноги?
Получаю письма: «Помогите стать актером». Отвечаю: «Бог поможет!»
— Почему женщины так много времени и средств уделяют своему внешнему виду, а не развитию интеллекта? — Потому что слепых мужчин гораздо меньше, чем умных.
Почему все дуры такие женщины?
Животных, которых мало, занесли в Красную книгу, а которых много — в Книгу о вкусной и здоровой пище.
Молодой человек! Я ведь еще помню порядочных людей... Боже, какая я старая!
Моя любимая болезнь — чесотка: почесался и ещё хочется. А самая ненавистная — геморрой: ни себе посмотреть, ни людям показать.
— Я вчера была в гостях у N. И пела для них два часа…
— Так им и надо! Я их тоже терпеть не могу!
Я — выкидыш Станиславского.
Я говорила долго и неубедительно, как будто говорила о дружбе народов.
Орфографические ошибки в письме — как клоп на белой блузке.
Он умрет от расширения фантазии.
Оптимизм — это недостаток информации.
Ох уж эти несносные журналисты! Половина лжи, которую они распространяют обо мне, не соответствует действительности.
— Очень сожалею, Фаина Георгиевна, что вы не были на премьере моей новой пьесы, — похвастался Раневской Виктор Розов. — Люди у касс устроили форменное побоище! — И как? Удалось им получить деньги обратно?
Я жила со многими театрами, но так и не получила удовольствия.
Я как старая пальма на вокзале — никому не нужна, а выбросить жалко.
Я не признаю слова «играть». Играть можно в карты, на скачках, в шашки. На сцене жить нужно.
Есть люди, в которых живёт Бог; есть люди, в которых живёт Дьявол; а есть люди, в которых живут только глисты.
Есть можно что угодно и когда угодно, но только голой и стоя перед зеркалом.
Как я завидую безмозглым!
Когда у попрыгуньи болят ноги, она прыгает сидя.
Когда я умру, похороните меня и на памятнике напишите: «Умерла от отвращения».
Красивые люди тоже срут.
— Я не пью, я больше не курю и я никогда не изменяла мужу — потому что у меня его никогда не было.— Так что же, значит, у вас совсем нет никаких недостатков?— В общем, нет. Правда, у меня большая ж*/*а и я иногда немножко привираю…
— Я обожаю природу.— И это после того, что она с тобой сделала?
Я теперь понимаю почему презервативы белого цвета! Говорят, белое полнит...
На голодный желудок русский человек ничего делать и думать не хочет, а на сытый — не может.
Нас приучили к одноклеточным словам, куцым мыслям, играй после этого Островского!
Не имей сто рублей, а имей двух грудей!
Ничего кроме отчаянья от невозможности что-либо изменить в моей судьбе.
…Ну и лица мне попадаются, не лица, а личное оскорбление!
Жизнь проходит и не кланяется, как сердитая соседка.
Жизнь — это затяжной прыжок из п*/*ы в могилу.
— Говорят, что этот спектакль не имеет успеха у зрителей? — Ну, это еще мягко сказано, — заметила Раневская. — Я вчера позвонила в кассу, и спросила, когда начало представления. — И что? — Мне ответили: «А когда вам будет удобно?»
Вас не смущает,что я курю? (Вопрос администратору театра, когда он увидел её в гримерке абсолютно голой).
В моей старой голове две, от силы три мысли, но они временами поднимают такую возню, что кажется, их тысячи.
В Москве можно выйти на улицу одетой как Бог даст, и никто не обратит внимания. В Одессе мои ситцевые платья вызывают повальное недоумение — это обсуждают в парикмахерских, зубных амбулаториях, трамвае, частных домах. Всех огорчает моя чудовищная «скупость» — ибо в бедность никто не верит.
В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали и рвали на части.
— Вам никогда не говорили, что вы похожи на Бриджит Бардо? — Нет, никогда. — И правильно, что не говорили.
